Каким образом мистер Пайпер сделался обладателем подобной повозки? Эта история долго будет пересказываться в тех кругах, где некогда он был желанным гостем — иными с восторгом, иными с презрением: однажды Достопочтенный, проведя за карточным столом целую ночь, когда ему сопутствовало неслыханное везение, подкрепленное (как и всегда) способностью к точному Расчету, обнаружил, что его партнер — юный джентльмен, только-только достигший Совершеннолетия и вступивший в права состояния, разорен дочиста. Юноша в полном отчаянии рухнул на тахту, повторяя, что он теперь нищ: более того, о предстоящем бракосочетании нечего теперь было и думать. Услышав эти слова, Достопочтенный — в груди у него билось живое сердце, а не тикал часовой механизм — вернул юноше (немного себе удивляясь) все им проигранное с условием, что тот даст зарок никогда более не брать карты в руки. Однако за собой он оставил названный экипаж, или dormeuse, в последний момент поставленный юношей на кон. Позднее мистер Пайпер говаривал: «В нем мне лучше спится — оттого, что я поступил как должно».

Теперь, однако, те самые боги, что взирали на мистера Пайпера с благосклонной улыбкой, перестали расточать ему свои милости. Как известно каждому, кто живет игрой, Фортуна подобна мосту в Райские Кущи, каким его представляют себе мусульмане, — он узок, словно паутинка, сотканная изголодавшимся пауком, и остер, будто лезвие бритвы, да к тому же нависает над владениями Иблиса, так что многие свергаются с него в огонь — зрелище не самое привлекательное. Достопочтенный неизменно держал в голове пример неудачников и, хотя продвигался вперед довольно уверенно, блюдя величайшую осторожность и надлежащее Смирение, но в конце концов сорвался в пропасть и он. И дело-то было всего в тысяче — или двух — ладно, в десяти тысячах фунтов, занятых у одного партнера, чтобы расплатиться с другим: приняв это во внимание и не дожидаясь появления Адвоката с Доверенностью, мистер Пайпер пустился в заграничный вояж. Он намеревался свободно разъезжать туда и сюда, проживая, по возможности, у себя в экипаже — для пущей Экономии: слуга будет исполнять обязанности кучера и камердинера, а также готовить на плите maccaroni, которые мистер Пайпер собственноручно приправит соусом из умело подобранной коллекции, — и на всем пути, пока карета катит по дорогам, до слуха его будет доноситься приятельское позвякивание пары дюжин бутылок «Кло Вужо» и тому подобного — более утешительной мелодии сыскать трудно. В Париж мистер Пайпер не направится: там вновь воссели Бурбоны, а он отчасти радикал— и в убранство кареты входит бюст павшего императора, заслоненный жестянкой с зубным порошком. Куда лежит путь — в Брюссель, в Нидерланды, в Германию или в Венецию — он и сам точно не знает — куда вывезут лошади. Расположившись на ночлег подобно цыганскому табору в поле поблизости от проезжей дороги, мистер Пайпер нахлобучил на голову ночной колпак, подоткнул под себя одеяло, пристроил рядом бокальчик с Бренди и при свете лампы пишет письмо далекому другу: необходимо поведать ему о перемене в своих обстоятельствах, сообщить новости (что он педантично исполнял на протяжении нескольких лет) обо всех давних знакомых, о дурных и о хороших слухах, наводнявших Город и Страну, прах которой он ныне тоже отряс со своих ног.

«ДОРОГОЙ АЛИ, — так начиналось письмо, — взглянув на почтовые штемпели, ты поймешь, что я покинул родной Остров и отправился в странствия по чужим краям. Думаю, что почтовые отметки на следующем письме укажут на совсем другую страну. Отвечая на него — если соблаговолишь посылать со своего мыса или из своей Цитадели короткие записки, которые мне столь дороги и которыми ты меня радовал в прошлом, — адресуй их "в Брюссель, до востребования" — там через месяц я буду непременно, хотя куда направлюсь далее, мне еще неизвестно. Должен сообщить тебе, дорогой Друг, что мои обстоятельства далеки от тех, каких ты мне пожелал бы (знаю, ты всегда желал мне только добра), — однако они могли оказаться и куда хуже: меня не заточили в тюрьму и не пронзил Шпагой разъяренный Заимодавец (если так называется человек, у которого ты занял деньги). Нет, но я бежал с позором, признаюсь честно, и все-таки лелея надежду вернуть себе состояние и занять прежнее положение: оно поможет мне вновь заручиться Доверием джентльменов, которым я (временно) злоупотребил, и возвратить им долг — хотя каким образом, по сю пору не имею понятия, поскольку принял твердое решение отказаться от Игры, а иного способа зарабатывать деньги у меня нет.

Но довольно об этих прискорбных и мрачных событиях: мне незачем обременять тебя подробностями, которые покажутся тебе удручающе знакомыми — пересказанной заново старой сказкой, "в унылый сон вгоняющей" и проч. — Вместо того доставлю тебе очередной запас новостей, хоть и они — лишь вариации прежней темы. Разводов в этом сезоне не намечается — правда, множество находится в зачаточном состоянии — иными словами, в форме брака. Лето выдалось умеренно теплым, и кровь в жилах власть имущих не столь разгорячена, как это бывало в другие, памятные нам времена. Нынче я вмешался только в один-единственный роковой спор, став посредником между Лейб-гвардейцем и вспыльчивым Священником — неистовым и надменным, под стать Ирландскому Картежнику или Корнету. Той женщине для прекращения ссоры достаточно было произнести два слова(которые ни в коей мере ее бы не скомпрометировали) — но она отличалась крайним бездушием, и на лице у нее я заметил проблеск отвратительного довольства. Мне в конце концов удалось примирить обоих enrages [56]  — к ее величайшему разочарованию. Нашего выдающегося друга миссис Цитерею Дарлинг постигли трудные времена: ее жизнь "сошла под сень сухих и желтых листьев", что сулит неважные перспективы для леди, столь преданной Удовольствиям, — хоть она выглядела как никогда энергичной, когда минувшей зимой подала на некоего герцога в Суд за нарушение брачного обещания, почувствовав себя глубоко оскорбленной тем, кто должен был усеять розами ее жизненный путь (так она это представляла), — и она бы выиграла процесс, если бы противная сторона не расставила запоздалую ambuscade [57] — предъявив письма, которые, боюсь, сполна выставили двуличие миссис Дарлинг в этом деле. Адвокат торжествующего ответчика хорошо нам известен — это некий мистер Бланд — весьма искушенный в словесных баталиях. Миссис Дарлинг отбыла на континент, где проживает сейчас в одиночестве, завесив зеркала.

Мой дорогой Друг, боюсь, что потчую тебя всякими пустяками, мало что значащими в твоей пустоши, — лишь бы оттянуть изложение новостей, непосредственно до тебя касающихся. Судьба вынесла леди Сэйн суровый приговор: даже те, кто мало был к ней расположен — невзирая на многие ее достойные восхищения качества, — ей сочувствуют: дорогой Али, она сошла с ума— либо от горя из-за твоего затянувшегося отсутствия, либо от чрезмерного бремени многочисленных бед, либо от прикосновения палочки злой феи, чего никто не мог предвидеть, — сказать не могу. Знаю только, что ее оторвали от семейного круга и перевезли в более благоприятный климат: там ей прикладывают пиявки, ставят банки и лечат прочими средствами под надзором медиков и психиатров — вернее, лечили, поскольку врачебная Наука признала себя бессильной и все ее представители отступились; насколько мне известно, леди Сэйн пребывает сейчас, как правило, в одиночестве, под присмотром компаньонок и надзирательниц, проводя время исключительно за молитвами и за решением Математических Задач, никогда ей не надоедающих.

Узнав эти новости в самом разгаре прошедшей зимы, я навел справки и убедился, что твою Дочь переправили в одно из фамильных Владений — выбрав его среди прочих унылых и непривлекательных, которыми это семейство располагает. Дальнейшие разыскания помогли установить его местонахождение — и что же? Это оказался тот самый Дом — большой и серый, расположенный на крутом утесе у морского побережья, где в злополучном декабре я соучаствовал, дорогой Друг, в величайшей из твоих оплошностей, до того времени тобой совершенных, и, вероятно, величайшей из тех, какие ты совершишь за всю последующую жизнь, если это можно назвать жизнью. Запасшись всем необходимым для путешествия — медвежьей полостью, серебряной фляжкой лучшего Арманьяка, парой пистолетов и бобровой шапкой, — я отправился в дорогу с намерением посетить этот дом, дабы выведать кое-какие сведения для передачи тебе, — о! каким же темным и холодным он мне показался — башней, в которую заточена одинокая Принцесса, лишившаяся родителей, — впрочем, она не одинока: ее неотступно оберегают три Женщины, престарелые Карги, схожие с мифическими старухами, которые делят между собой единственный Глаз, и он неусыпно бдит над ребенком, охраняя девочку. Поскольку я твой друг и союзник, меня в дом, разумеется, не впустили — после многократного употребления дверного молотка врата ненадолго приоткрылись и тотчас вновь захлопнулись прямо перед моим любопытствующим носом — и прежде чем я успел просунуть в щель ногу, мельком твою дочь мне удалось увидеть. Она стояла на верхней площадке лестницы, где на нее падал свет из окошка — если только моим глазам предстал не дух и не ангел небесный: ее длинные волосы цвета воронова крыла словно были охвачены пламенем, белоснежное платье казалось алебастровым; она что-то держала в руках — мне почудилось, дохлую Кошку, но, скорее всего, это была любимая Кукла; на лице девочки застыло выражение, с каким души смотрят, наверное, от Аверновых врат на мир живущих, простертый вдали, смутно припоминая былую жизнь и тамошних обитателей. Затем тенью навис над нею черный Рукав, на плечо легла цепкая рука, в ту же секунду дверь захлопнулась — и это все, о чем я могу тебе доложить.