8. излюбленный могильный камень:Упомянутое надгробие находится на кладбище Харроу-на-Холме, близ церкви, где некогда юные ученики посещали богослужения: это плоский камень, близ которого открывается вид на долину. Его называют «камнем Пичи» — несомненно, по имени того, кто, предположительно, под ним погребен. В наши дни посетителям указывают на него как на место, где юный поэт любил искать уединения и впервые обратился к стихотворству. Как нередко случается с достопримечательностями, надгробие, в силу недоразумения, порой именуют ошибочно «могилой Байрона»; тогда как подлинная могила поэта находится в приходской церкви Хакнолл-Торкард — в его родном графстве Ноттингемшир, рядом с его предками (о чем см. далее).

9. лорд Коридон:В образе этого персонажа соединены портреты лорда Клэра, ставшего в Харроу ближайшим другом Байрона, и Джона Эдльстона — певчего в Кембридже: ему было всего пятнадцать лет, когда Байрон проникся к нему глубочайшей привязанностью. Позднее он в письме к Муру писал о лорде Клэре, что «всегда любил его (с тринадцати лет, еще в Харроу) сильнее, чем кого-либо на свете (из мужчин)». Эдпьстон был беден, и Байрон, вероятно, попытался совместить в одном лице двух юношей, наиболее близких его сердцу.

10. а иные сошли в могилу:Джон Уингфилд, соученик Байрона по Харроу, погиб в сражении. Его образ и скорбь Байрона об утрате присутствуют в рассказе о лорде Коридоне и его судьбе.

Глава четвертая

Видение Любви и ее последствия — Брака; а также о Деньгах и об их последствиях

Поместье Коридонов мало походило на поместье Сэйнов. Нетронутые дубы простирали сень над розово-красным домом, увенчанным скоплением башенок, — над арками, окнами, дымовыми трубами, цветниками и колоннадами, которые со времен Славной Королевы Бесс то добавлялись, то удалялись, то добавлялись снова. Покойный лорд — оптимист самого пылкого разбора, вплоть до полной неразборчивости, — отдал изрядную долю своего первородства Бирже, где она неимоверно возросла, обогатив его «сверх всяких алчных грез» — по крайней мере, на неделю, после чего рынок захлестнули новые известия, и богатство, чудесным образом взбухшее, не менее чудесным образом сникло (чудом это не представлялось лишь тому избранному кругу, который усердно раздувал враз лопнувший пузырь). От капитала не осталось решительно ничего: он исчез настолько бесследно, что — и в этом состояло главное чудо! — первоначальный вклад, в виде наличных Фунтов Стерлингов и золотых Гиней, словно бы испарился. Незадачливый лорд, вообразив страдания, которые навлечет его разорение на детей и обожаемую супругу, подумывал о том, не пустить ли пулю в грудь, — однако же оптимизма, в отличие от Денег, он до конца не утратил, и потому взял да и отправился домой, где в семейном кругу обрел утешение: все согласились с ним, что какой-то выход непременно подвернется, — а на следующий день, пустив лошадь вскачь следом за гончими (позднее проданными), жизнерадостный джентльмен вылетел из седла головой вперед и более уже не ведал ни о Ценах, ни об Удаче, ни о Счастливых Случайностях.

И все же опустевшее Поместье, казалось, радостно приветствовало появление визитеров — возвращение сыновей, которые, пройдя по «прихотливой светотени», приблизились к двери дома. Хозяйка — неизвестно откуда узнавшая о приезде сына — уже стояла на крыльце и, сияя улыбкой, чуть не слетела со ступеней, чтобы его обнять. Лорд Коридон подтолкнул вперед своего друга — который, не желая мешать семейной встрече, пытался со стороны понаблюдать за этой сценой, совершенно для него новой и потому достойной внимания. Леди К. обернулась к Али, раскинув руки, точно Ангел, и со всем радушием пригласила его в дом. Вслед за ней из распахнутых настежь дверей выскочили малыши: мальчик с обручем, второй — с луком и стрелами (оба светлокожие, золотоволосые), а затем, словно по зову вооруженного забавника Купидона, возникла Фигура, облаченная в белые одежды и в ослепительное сияние своих шестнадцати лет.

«Позволь мне представить мою сестру, Сюзанну, — небрежно, будто о сущем пустяке, обронил Коридон, хотя тон этот и был напускным. — Сюзанна, мне доставляет удовольствие познакомить тебя с моим другом Али, сыном лорда Сэйна».

«Добро пожаловать, — обратилась девушка к Али нежным голоском, «что так прекрасно в женщине». — Я очень рада видеть твоего друга, о котором столько читала в письмах».

Легкое прикосновение ее руки, мимолетный взгляд темно-синих глаз, обычные слова приветствия, на которое гость не сумел найти даже самый заурядный ответ, — чувство, охватившее при этом Али, незачем и называть: оно известно даже тем, кто ни разу его не испытал, имя этого чувства вечно на устах у всех живущих. Однако смущение Али объяснялось не одной только чудесной, вековечной причиною: сходство Сюзанны с братом было столь велико, что оставалось только диву даваться. Лорд Коридон подошел к сестре, взял ее под руку, поцеловал в щеку — и оба они с улыбкой посмотрели на Али. Перед ним стояли Эрот и Антэрот, или же попросту близнецы — брат и сестра из комедии: вылитые Виола и Себастьян, неотличимые друг от друга. Это была — как Али впоследствии уяснил — их излюбленная забава: притвориться, будто они вовсе не замечают сходства между собой и не придают ему никакого особого значения; напустив на себя беспечный вид, они наслаждались замешательством Али.

«Входите, входите! — призывала леди Коридон. — Входите, вам нужно подкрепиться!» Эта восхитительная дама погнала молодежь впереди себя, точно гусыня своих гусят, и, прежде чем они переступили порог, принялась излагать ведомости домашних происшествий за время отсутствия обожаемого Сына.

Обнищание дома ничуть не уменьшило ни гостеприимства, ни веселости внутри его стен: леди Коридон, поразив соседей, недолго проносила траур, который, как она считала, был ей не к лицу, — она перестала завешивать окна шторами, изгоняющими благотворные солнечные Лучи, — и никакое сокращение Доходов не мешало ей в изобилии наполнять дом фруктами и сладостями — а также отличными восковыми свечами — и давать простор Музыке, посредством Фортепиано и детских голосов. Лорд Коридон пел под аккомпанемент сестры, Али же сидел рядом с Сюзанной и, по ее кивку, переворачивал ноты (хотя значки оставались для него китайской грамотой): он жаждал, чтобы пьеса длилась вечно — лишь бы всегда сидеть рядом, не чувствуя за собой обязанности говорить — с чем, как он думал, справиться ему будет трудно. «Любовь питают музыкой: играйте», — сказано в помянутой комедии; и если это так, тогда оба — Коридон и Сюзанна — служили ее истинными поставщиками — вернее, бакалейщиками, — а если это не так, тогда сладости, которыми питается любовь, не нужно и перечислять — право, не нужно.

Верно, других развлечений в доме не находилось — но то, что для одиночки оборачивается источником ennui [5]  и недовольства, в компании переживается совершенно иначе — все зависит от обстоятельств, — и дни, проведенные Али среди обитателей Коридон-холла, слились для него в сплошной блаженный праздник. Втроем они взбирались на холмы и бродили по лесу, рука об руку, — глазели, как было обещано, из окон, но поскольку делали это вместе, щека к щеке, то увиденное обладало нескончаемой притягательностью. Увлеклись и Ловлей Рыбы — бессмысленнейшим из занятий, — с удочками и сетью просиживая на 6epeгy час, и два, и даже три в ожидании какой-нибудь несъедобной добычи, достаточно тупоумной, чтобы клюнуть на приманку, — но чаще всего ускользавшей для мирного плавания в родной стихии.

Пока они коротали досуг за ужением, Сюзанна выразила желание узнать историю Али — как он оказался среди англичан и сделался учеником Иды; но расспрашивала она столь ненавязчиво, с такой готовностью принять любой рассказ, что Али — впервые со времени прибытия на Остров — поведал все, что мог, о себе и о своей жизни среди албанских гор, о своем воинском служении у паши, умолчав только о жутких и кровавых сценах, которые, он не сомневался, оттолкнут от него это прекрасное существо. Но и без того «она его за муки полюбила», не переставая дивиться и печалиться, а «он ее за состраданье к ним». Брат Сюзанны, не менее отзывчивый сердцем, однако неизменно старавшийся теперешними отрадами вытеснить былые горести — или же попросту над ними позабавиться, — то и дело заливался смехом, тем самым не позволяя своим спутникам надолго предаваться сантиментам.